Абдулах Микитаев: «Моя жизнь посвящена полимерам»

Абдулах Касбулатович, вы родились и выросли в СССР. Ощущаете ли вы себя советским человеком?

Я бы, если быть объективным, наверное, ответил: я человек Мира. Меня не тяготит ни прошлое, ни сегодняшнее время. Мне одинаково дороги и новый, и советский период моей жизни, потому что я начинал под влиянием тех отношений, того общества, которое существовало в Советском Союзе. Но и переход тоже дался мне относительно легко, потому что я сам участвовал в осуществлении этого перехода в 90-х годах: и как депутат, и как работник администрации первого Президента России Бориса Николаевича Ельцина. Не могу сказать, что какое-то время лучше. Да, новое время более интересное, более сложное, оно больше располагает к развитию личности, инициативы. Я родился в 42-м году и сформировался под влиянием прежней общественной системы, действовавшей системы пропаганды. Я, сельский мальчик, очень верил в нее и радовался, что родился в Советском Союзе, а не в Америке. Там люди голодают, а урожай целыми составами сбрасывают в море. Стоят фешенебельные дома, вокруг бездомные… И, по-видимому, фрагменты капиталистической системы не придуманы полностью, они имели место. Просто элементы эти фетишизировались, из них составляли картину для нас, советских людей.

 Когда вы поняли, чем будете заниматься в жизни?

Думаю, большую роль сыграли проповеди отца из Корана, где, как в любой религии, рассказывается о создании мира, о правилах и целях жизни, откуда мы пришли, куда вернемся — эти проблемы беспокоили и заставляли размышлять. Потом у меня появились естественнонаучные воззрения. А дальше заставил себя выбросить из  головы все предельные вопросы, потому что и в той, и в другой концепции приходил в тупик — ответов нет ни там, ни тут. Уверен, что человечество никогда не познает себя до конца. Любимыми предметами у меня были математика и физика. Я считал, что это главные предметы, чтобы разобраться в жизни. Окончил школу в 59-м. К тому времени уже вовсю испытывали атомное и ядерное оружие. В 57-м СССР первым в мире запустил три спутника. Как тут не возгордится своей страной? А все эти достижения были привязаны к физике и математике.

Химия пришла в мою жизнь неожиданно. Я прочитал небольшую брошюру о полимерах в выпускном классе. И это была любовь с первого взгляда. Подумал: вот чем я буду заниматься. В книжке было написано: получая синтетические полимеры, можно создавать материалы, которых нет в природе. Сразу понял: этой идее я готов посвятить свою жизнь. По справочнику для поступающих нашел Московский химико-технологический институт им. Д. И. Менделеева, в котором была кафедра пластмасс, специальность называлась «Химическая технология пластических масс и синтетического каучука». Выбор был: Москва, Санкт-Петербург, Иваново, Днепропетровск — в стране четыре химико-технологических вуза. Решил покорять столицу, раз уж все города от дома далеко. В Менделеевском институте конкурс был 7–9 человек на место: наука и образование были очень популярны, и все выпускники работали по специальности. А наука считалась престижным занятием, успехи в ней сулили материально обеспеченную жизнь и перспективу. Советская система образования в ту пору была на большой высоте.

Институт дал самое главное, что во мне есть сегодня. Все, что смог сделать, и чем горжусь, за что меня признают в обществе. Здесь я узнал много очень сильных и увлеченных людей. Я думал поначалу,  что профессора и доценты московских вузов живут в роскошных квартирах, что они обеспечены всем и вся. Потом только узнал, что жизнь моих учителей прошла в трудах и поисках — послереволюционных и послевоенных, в военный период. Эти люди делали свое дело не-за чрезмерные блага. Но с ними считались. Их признавали. Квартиры у них появились только в последние годы.

Что вы считаете достижениями своей научной школы? Удалось ли вам продвинуть российскую или мировую полимерную науку?

Думаю, нет науки российской, хотя об этом говорят, американской или европейской. Научный мир един. Он, в отличие от политики, через печатные журналы, конференции — всегда находился в обмене. Поэтому сказать, что ты сделал что-то новое, невозможно без признания мировым научным сообществом. Новизна наших разработок подтверждалась теми публикациями, которые были первыми в мире. Поддерживая и развивая школу академика Коршака, из которой я вышел в Менделеевском институте, мы смогли продвинуться дальше. Установили зависимость между механизмами, которые управляют процессом формирования макромолекул, и формированием свойств материалов. Показали, что на стадии синтеза макромолекул закладываются свойства, которыми будет обладать данный полимер. Например, мы нашли ранее не известные механизмы, которые помогли понять, почему именно так протекают процессы поликонденсации. Моя докторская диссертация посвящена этой теме. Мы показали, что один и тот же процесс поликонденсации может идти параллельно несколькими путями. И воздействием на параметры процесса, на условия проведения реакции поликонденсации можно регулировать формирование свойств.

Открыли новые механизмы для создания определенных классов полимеров. Впервые в мире показали, что слабые магнитные поля могут оказывать влияние на процессы поликонденсации. И эти открытия имеют широкое практическое применение. В первые годы работы в университете вместе с сотрудниками кафедры электротехники создали установку, с помощью которой не сразу, но через год нашли такие реакции, которые были подвержены действию слабых магнитных полей. И с помощью таких полей в несколько раз повысили скорость процесса, уменьшили энергозатраты и увеличили выход продукта. За эти работы получили закрытые патенты.

С 1996 года в Кабардино-Балкарском университете действует совет по защите докторских диссертаций. Он  принимает докторские и кандидатские диссертации в области высокомолекулярных соединений — по химическим, техническим, физико-математическим наукам. Вокруг этого совета и нашего научного центра — не только химики, а физики, математики, инженеры, объединенные одной идеей — создание и переработка полимеров. Около 150 человек защитили свои диссертации по начатой нами тематике. И это специалисты высокого класса. Множество новых структур, которые потом стали интересны для промышленности, были впервые получены именно в Кабардино-Балкарском университете.

В Нальчике создали первую в Союзе отраслевую лабораторию «Полимерные материалы для электронной техники».  В соответствии с политикой партии на Северном Кавказе в семидесятые-восьмидесятые годы активно развивалась промышленность электронной техники. Диоды, триоды, микросхемы, кремний и др. Для их развития требовались специальные полимеры. Этот инновационный процесс одновременно обеспечивал занятость научному потенциалу региона и открывал перспективу развития целой отрасли. В Советском Союзе было много полезных, умных решений. К сожалению, после распада СССР все эти начинания рухнули.

Почему же, если политика партии была так сильно ориентирована на новые технологии, в советское время не удавалось организовать их внедрение?

Будет не совсем верно, если сказать, что в советское время не развивалась химия. В конце 50-х годов был майский Пленум ЦК КПСС, специально посвященный развитию химии в Советском Союзе. В стране было запланировано и построено гигантское количество заводов по переработке нефти и нефтепродуктов, первых мощных производств полимеров. Если касаться моей отрасли, поликонденсационных полимеров, то был построен первый завод в Курске. Он выпускал лавсан, полиэтилентерефталат-волокна, текстильные волокна на основе синтетических полимеров. В Могилеве было построено в начале 80-х годов самое крупное в Европе предприятие по выпуску лавсана,  мощностью 300 тысяч тонн в год.

Вы успели в течение жизни позаниматься не только наукой, образованием и производством, но много времени посвятили политике и управлению. Что бы вам хотелось вспомнить из этого периода?

Скажу, что с самого начала работа в политике не была моим влечением. Я дружил с властью, чтобы успешнее работать. Но так сложилось, что к 90-му году в стране практически прекратилось финансирование науки. При этом вокруг меня образовалась масса молодежи, кто-то успел стать кандидатами, кто-то докторами наук. Их содержание я обеспечивал за счет так называемых хозяйственных договоров с предприятиями, научными учреждениями. Если говорить по-простому, я приезжал в Москву, обращался к «почтовым ящикам»: НПО «Союз», НПО «Энергия», то есть к тем учреждениям, которые в советское время хорошо финансировались. Для решения оборонных задач постоянно требовались новые полимерные материалы. И мы брались за эти работы.

Сначала заключали договор о творческом сотрудничестве, без финансирования. А когда получали первые положительные результаты, и заказчики видели это — подписывали хозяйственный договор с финансовыми обязательствами. До начала 90-х у нас не было проблем набрать столько денег, сколько нужно, чтобы содержать всех сотрудников. При том, что прямого бюджетного финансирования не было. В университете зарплата платилась только преподавателям и аспирантам. Когда финансирование предприятий, в том числе оборонного комплекса, прекратилось, я начал распределять своих сотрудников по городам и весям, потому что людей, которые преданы делу и учителю, нельзя бросать. Чувствовалось, что приближается крах страны, где-то с 86 года. И мне стало скучновато. Взошла звезда Горбачева, в воздухе витал дух свободы. И в 90-е годы я решил пойти в депутаты. Когда Ельцин выступил против Политбюро, многим понравилось, что появился человек, который смело высказывает новые идеи.

И не только я почувствовал энтузиазм, большая часть научно-технической интеллигенции была заинтересована в том, чтобы начались изменения. На депутатских выборах я победил среди семи человек, которые баллотировались, но местные власти не были очень рады моему появлению — я был для них достаточно чужим, из параллельной реальности. У меня был имидж чересчур активной и независимой единицы. Тем не менее, власть тогда была растеряна, не умела или не решалась противостоять новым политикам, и я победил с большим перевесом. А помогла наука, потому что везде в республике сидели мои ученики, их родители, учителя. Я снова приехал в Москву, как когда-то после школы. Единственное, в чем был уверен — что не подведу республику. Буду не хуже других депутатов. Мне нравился Ельцин — смелый, решительный, оригинальный. И так получилось, что, когда я выступил перед московскими и областными депутатами, за меня ухватились. Им понравилось мое видение проблем и то, что происходящее мне глубоко небезразлично.

Я понимал, что статус народа в Советском Союзе зависел от его численности. Большая численность — ты  получаешь доступ ко всем органам власти. Меньшая — ты можешь не дойти до высшей, еще меньше — тем более. Я говорил о том, что каждый народ должен иметь своих представителей во власти, надо ликвидировать многоступенчатое устройство. Это будет толчком к развитию территорий. Через день-два после моего приезда в Москву меня познакомили с Ельциным. И я очень активно помогал его избранию в председатели Верховного Совета РСФСР. Когда Ельцина избрали, он пожал мне руку, поблагодарил и сказал: «Готовься». Мне за 2–3 дня до этого передали, что он хочет сделать меня первым замом председателя Верховного Совета РСФСР. И он взял таймаут на 1 день, чтобы обдумать кандидатуры замов.

Потом собрали в Георгиевском зале делегации от всех территориальных представительств — по два, по три человека. Присутствовали представители всех фракций. На этом заседании всем кандидатам давали три минуты, чтобы кратко изложить тезисы своей программы. Мою кандидатуру предложил сам Ельцин, но тогда еще существовал ЦК КПСС, машина действовала. Они, чтобы не пропустить ельцинского сторонника, выдвинули своих трех кандидатов. Тем не менее, на предварительном заседании я получил в 2 раза больше голосов, чем все кандидаты от ЦК КПСС. Дальше случилось непредвиденное. Вечером Ельцин собрал отдельно первых секретарей обкомов партии национальных республик — по старому положению первый зам русского руководителя должен быть из национальной республики. Но Кабардино-Балкария не была крупной, и по политическим соображениям самые высокие шансы были у таких республик, как Татарстан или Дагестан — ведь их секретари имели статус членов ЦК. 

И вот на этом заседании первый секретарь Чечни заявил, что замом должен быть чеченец. Татарстан выдвинул своего, Дагестан тоже. В итоге Ельцин испугался секретарей, потому что старые связи еще не были порваны и имели для него значение. На следующий день он сам снял мою кандидатуру и перевел кандидатом в простые замы. А просто в замы, опять же по традиции, ни один национальный представитель пройти не мог. Утром первой мыслью было обидеться на Ельцина за то, что он не отстоял мою кандидатуру. Я решил публично отказаться от выдвижения. Но все-таки вышел и использовал трибуну, чтобы еще раз озвучить свои идеи — тогда все выступления транслировали. Затем я недели две не общался с Ельциным.

Где-то на 5-ый день Хасбулатов подошел ко мне и говорит: меня приглашали к Ельцину — сказали, чтобы я готовился выступать, хочет сделать меня первым замом. Борис Николаевич сказал: «Пригласи Микитаева, чтобы организовал поддержку». Ельцин знал, что у меня есть влияние. И я это сделал. На третьем голосовании Хасбулатова избрали. Затем уже без аппаратной поддержки я стал председателем подкомитета по науке Верхового Совета. А потом был принят закон о президенте. В 1991 году выдвинули кандидатом в Президенты Ельцина, и я стал его доверенным лицом. Бориса Николаевича избрали, и вскоре Указом Президента РФ я был назначен председателем Комиссии по вопросам гражданства при Президенте России. Это была достаточно высокая и независимая должность. Я был председателем комиссии, куда входили министры иностранных дел, МВД, ФСБ, юстиции, образования. Комиссия заседала раз в неделю. Я принимал необычные для себя решения.

В науке был застой, а я получал свой политический опыт… В какой-то момент Ельцин предложил мне реорганизовать Академию наук СССР и возглавить РАН. Я был всего лишь профессором, и было неловко перед академиками, которые службу в академии считают делом всей своей жизни. Поэтому я предложил Ельцину назначить меня вице-президентом, а президентом сделать академика Рыжова. Но Рыжов предпочел занять место посла России во Франции. Вместо него предложили кандидатуру Осипова, который был из Свердловска, как и Ельцин. Заведовал кафедрой МГУ. Так было положено начало Российской академии наук.

Рассматривались ли в тот период другие варианты построения науки в России, ставились ли какие-то задачи, кроме установления автономии?

Да, конечно. Обсуждались варианты развития с тогдашним руководством страны. И у меня была собственная позиция по данному вопросу. Я понимал, что Россия не будет способна финансировать систему образования и науки в том объеме, который необходим для развития страны. Моя идея состояла в том, чтобы объединить институты РАН с ведущими университетами — сделать структуру научных центров, как в Европе и Америке. Ликвидировать чиновничий аппарат РАН, а ученых привязать к университетам. Это была бы прекрасная научная база для университетов, которые всегда страдали из-за недостатка квалифицированных ученых. Но эта идея не устраивала существующий бюрократический аппарат от науки. У меня были трения с новым руководством Академии, но к тому моменту мне уже это было не очень интересно, так как был занят вопросами, связанными с работой в Комиссии по вопросам гражданства.

До сих пор считаю, что процесс слияния должен быть произведен. Можно оставить, например, десяток институтов в РАН, которые выполняют стратегические, оборонные исследования. Подчинить их непосредственно правительству, чтобы шло прямое финансирование. А остальные десятки и сотни институтов объединить с существующими университетскими центрами. Это поднимет статус и университетов, и научно-исследовательских организаций. Студенты со скамьи будут попадать в лабораторию, на передний край науки.

И в-третьих, мы бы избавились от негативного наследства, каковым считаю существующую иерархию: президиум, лестницы длиною в жизнь и пр. Знаю, что некоторые люди всю жизнь проводят в борьбе за звание академика, члена-корреспондента, живут от голосования до голосования. И это крайне непродуктивно для страны и для науки. Считаю, что те, кто получал какое-то материальное вознаграждение, будучи академиком, член-корром, должны сохранить эти льготы пожизненно, у остальных не должно быть материальных привилегий. Избирайтесь, если  изберут. Тогда многие доктора наук, способные к работе, не будут тратить время на обхаживание коридоров и дверей.

Один мой ученик работает в Мексиканском университете — внутри него 100 научно-исследовательских институтов. И там исследователь-профессор получает такую же высокую зарплату, как и исследователь-лектор, который только преподает. Но если ты хочешь и можешь работать, ты будешь зарабатывать больше. При этом 100%  финансирования поступает от государства. Конечно, средства поступают и по договорам от частных компаний. Это разумная система. Неправильно надеяться, что какой-то ученый вынырнет из глубины и откроет нам такие инновации, что страна моментально разбогатеет. Нужна система, в которой могут произрастать талантливые ученые.

Что бы вы пожелали молодым людям, которые видят себя в реальном производстве и при этом хотят остаться в России? На что им обратить внимание в нынешней политической и экономической ситуации?

Я бы сказал, чтобы они не унывали. Не сразу считали свои зарплаты. Потому что глубокие фундаментальные знания были и остаются дорогим товаром, которому найдется применение. Но надо потрудиться. А вознаграждение придет… Зайдите в московские вузы и вы увидите, что большая часть профессорско-преподавательского состава пенсионного возраста. Но на периферии еще есть 30-летние, 40-летние ученые, доктора наук. Еще не поздно спасти выращенные десятилетиями научные школы. Но без политической воли сделать это невозможно. Надеюсь, что правительство предпримет соответствующие шаги и найдет способы поддержки работников образования и науки, подобные мерам, предпринятым в отношении военнослужащих и работников МВД